В месяц майских жуков, в год, который могу различить я,
Лишь ладонь распластав козырьком или память прищуря,
Я корпел над тетрадкой, пытаясь открыть в алфавите
Свой закон перехода от звука к условной фигуре.

Содержание книг заключалось не в белом, а в чёрном,
Ненасытно листая страницы, мгновенья и флаги,
Я любил наблюдать, как свинцовые буквы покорно
Фиолетовым кружевом стынут на гибкой бумаге.

Помню “азы” и “буки” не меньше стремленья к свободе,
Это всё остаётся на мне, как родимые пятна.
Не тогда ли чуть слышно шепнули Кирилл и Мефодий,
Что сердца надо жечь не четвёртым их знаком, а пятым?

После этой подсказки живётся значительно легче,
Я влюблённее стал, и сильней, и, быть может, умнее,
Но, увы, до сих пор, глядя в логово письменной речи,
Я читаю узоры, которых понять не умею.

Перелётная книга, ценимая в несколько гривен,
Освещает мой путь, как несущая счастье примета,
Так в минуты, когда впереди целлофановый ливень,
Вспоминаешь детали оставленных сзади предметов.